Шишкинские медведи как символ человеческой трагедии, «доширак» для мозга и плохое искусство – «Вечерка» побеседовала с омским лектором, умеющей объяснять картины понятным языком.
— Галина, вы рассказываете омичам об искусстве, но, насколько мне известно, по первому образованию — медик?
— Да. Из-за того, что я представитель династии, вопроса «кем быть» передо мной не стояло: папа был очень уважаемый врач, успешный. Он окончил стоматологический факультет и получил распределение в Тобольск. Сейчас папа уже на пенсии, а тогда, в Тобольске, быстро стал главврачом.
С тем периодом связана одна история, которая до сих пор не дает мне покоя. Как-то в Тобольск приехали китайские строители. Они заболели, причем очень серьезно. Папа вылечил всех. Китайцы были настолько преисполнены благодарности, что с большим почетом преподнесли ему картину. Я с детства ее помню: на бумаге тушью было написано цветущее дерево, но мы с нашим русским глазом эту картину, видимо, не оценили – не было у нас такой чувствительности, как у жителей Востока. Во время очередного переезда картина потерялась. И теперь, начав разбираться в искусстве, я думаю: а вдруг это был Ци Байши? Не удивлюсь, ведь этот известный художник — наш современник, он тоже в XX веке жил. А китайцы тогда папе были очень благодарны. Я думаю, что это мог быть Ци Байши вполне или другой прекрасный китайский художник.
Возвращаясь к моему образованию: папа заканчивал стоматологический факультет, и я выбрала ту же специальность. Но обнаружила, что в стоматологии очень много значит ремесло. Ручная работа, склонности к которой у меня нет абсолютно. Но о периоде учебы в медакадемии не жалею – это один из лучших университетов, там вы точно научитесь учиться. Мир так быстро меняется, и если у вас есть возможность и время учиться – пользуйтесь. Никогда не знаешь, какие знания пригодятся. Уже учась в академии, я случайно обнаружила, что в госуниверситете есть психология – там появился образовательный центр для тех, кто хочет получить второе высшее. Я пришла туда и поняла: я дома. Мне очень повезло с педагогами, мы учились у лучших. Много читали приглашенные – фактически те люди, которые делали русскую психологию постгорбачевского периода. Я влюбилась в профессию невероятно.
— А как из медицины и психологии получилась культурология?
— Случилась ещё одна жизненная удача. Декан Людмила Ивановна Дементий пригласила меня преподавать курс «Психология культуры», но это очень условное название. Он о том, как человек и культура взаимодействуют во времени и пространстве. Курс был новый, его нужно было сделать. И меня поразил процесс подготовки и сама сфера знаний: я поняла, что это целая вселенная! Читала курс пять или семь лет. Потом в моей жизни появилась галерея «Квадрат», где Светлана Георгиевна Бойко предложила сделать небольшой детский курс по культурологии. А дальше, естественным путем, разговор из культурологии перешёл в историю искусства. И я, естественно, занялась поиском литературы. И попала на книгу Эрнста Гомбриха «История искусства».
— Именно оттуда ваш стиль лекций – о картинах и скульптурах понятным языком, с открытием множества неожиданных деталей?
— В истории искусств есть формально-стилистический способ анализа: «Посмотрите направо, посмотрите налево, вот силовые линии, тут краплак, а тут берлинская лазурь» – такой, скорее, описательный метод. Плюс немножко эмоций: «жизнерадостные ручьи, задорные струи…» А Гомбрих — последователь школы, которая использовала метод иконологии. Эта школа появляется в XIX веке и отвечает на вопрос, на который не дает ответа формально-стилистический метод: на вопрос «почему?». Вот давайте из классических примеров, прям в лобовую атаку пойду. Почему Шишкин рисует медведицу с медвежатами на поваленном дереве?
— И почему же?
— Дело в том, что Шишкин родом из Вятской губернии, там выращивали корабельный лес. А корабельные сосны сами не растут: вы должны 30 лет ухаживать за ними, убирать мелкую поросль, отходящие ветви и те деревья, которые не годятся. На некоторых работах Шишкина вы можете увидеть лес, ручей – и вдруг такой забор. Это как раз делянка огороженная. И вот вы 30 лет ждёте, что вырастет этот корабельный лес, вы его срубите, и дети ваши наконец-то заживут… И в этот момент появляется паровой двигатель. Всё. 30 лет ваших надежд – в никуда. Эта трагедия огромного количества людей, конечно, Шишкиным описана. Медведи всегда предпочтут избегнуть контакта с человеком, медведица никогда не приведёт детей туда, где постоянно ходят мужики с топорами, бабы песни поют, в кастрюли стучат. И брошенная многовековая сосна, где медведица своей жизнью живет, означает, что людей тут давно нет. Вы спросите: «А с чего вы, Галя, все это взяли?» Всё просто: Шишкин учился в Германии, где традиция изображения осмысленного сюжета идёт ещё из Возрождения.
— После этого примера сразу хочется начать читать биографии художников и отыскивать детали со смыслом. Интересный рассказ.
— Люди историю искусства по-разному рассказывают. Я не просветитель: я не читаю историю искусства, а, скорее, занимаюсь чем-то вроде долгосрочной арт-терапии методом рассказывания истории искусства в картинках. Мой курс – это вдохновение, возможность отвлечься на полтора часа от повседневности, попасть в некое безопасное пространство, где, переживая разные эмоцию, можно прожить много жизней. Сейчас этот курс читаю в досуговом учреждении для взрослых «БонТон». Читаю от палеолита до наших дней.
— О, может быть, вы сможете тогда открыть мне секрет магнетических картин Рембрандта? Мне пришлось однажды пережить незнакомые и странные ощущения: увидев в галерее портрет «Саския с красным цветком» Рембрандта, я простояла перед ним минут двадцать, и потом еще несколько раз возвращалась к нему. В чем секрет таких сильных эмоций?
— Рембрандт – это барокко. В искусстве эпохи барокко все клубится, все сияет. А как это работает? В контексте эволюции человека ваша возможность находиться в музее — это миллисекунда. Мы совсем недавно были охотниками и собирателями. И вот вы, охотник, видите, что где-то клубится: в траве, в воде, в лесу, под ногами. Только в фильмах ужасов люди стоят и смотрят – конечно, вы должны ахнуть и начать действовать. Потому что вся эволюция основана на реакции человека на среду, чтоб вы ген спасли свой, в конце концов. Тот, кто все это клубящееся игнорировал, свой генотип до сегодняшнего дня не донёс. И вот вы приходите в музей, всё у Рубенса и Рембрандта на картинах клубится, а вы же в музее, у вас есть сила места – не надо хватать меч или палку. И вы: «Ах! Очень волнует эта работа».
— Ничего себе. Неожиданное объяснение.
— Знаете, меня все время ругают за научный редукционизм – если простыми словами, это когда сложные явления объясняются через простые, более понятные. Но на самом деле всё не так. В иконологии есть метафора: строительные леса, которые мы строим вокруг здания, больше, чем само здание. Чтобы интерпретировать на всех уровнях, надо знать контекст. Вот вам еще одна история: Густав Климт дружил с семейством Цукерканделей, которые были анатомами. И однажды друг показал художнику микроскоп. Тот обалдел. И стал в своих картинах символическим языком рассказывать вам тот микрокосм, который ему открылся: вот откуда вся эта цветная мозаика на его картинах.
— Эффектно.
— Искусство – это и эффектно, и интересно. Оно рассказывает о нас. В истории искусства есть все сюжеты «за жизнь», как в хорошей литературе. Вот Библия, например — это же одна из лучших книг. Там про все: там есть неучтенные герои вселенной Марвел – например, Самсон; там есть ужасно коварные истории харрасмента, истории любви, прощения… Там про все есть. И, естественно, эта книга живучая. Так же и в истории искусства. Кстати, важно подчеркнуть: нет одних очков для исследования, нет одной оптики для рассматривания искусства и эпохи Возрождения, и импрессионизма, и Марины Абрамович. Нет, вам нужен комплект оптических инструментов.
И если вы будете любоваться на работы Боттичелли с позиции просто «очень красиво» — вы все пропустили. Потому что во времена Боттичелли страшно модно было вкладывать идеи и смыслы. Его «Весна» — это во-о-от такая огромная история. Художники в это играли. Если вы вдруг в импрессионистах видите смыслы – я завидую вашей художественной чувствительности, потому что импрессионисты не хотели вкладывать никакие ни смыслы, ни идеи. Они хотели сиюминутности, изображения жизни здесь и сейчас: героиня картины просто сидит и просто пьет. Именно поэтому импрессионисты в России не прижились – мы же, русские, не можем без надрыва. Поэтому мы — родители философского романа. Поэтому «у нас все хорошо» мы воспринимаем как «что-то пошло не так». Где-то люди только формой увлеклись, только формой и больше ничем. Когда говорят: «Я прям чувствую «Черный квадрат»!» – завидую. Потому что в этом произведении чувствовать нечего, кроме личной глубокой драмы Малевича.
— А к современным художникам с какой оптикой подходить надо? Многие занимаются довольно провокационными вещами.
— Они, скорее, выставляют диагноз своему времени. Стратегия эпатажа – просто способ максимально привлечь внимание к проблемному полю. Если кроме эпатажа — ничего, это плохое искусство. Но и это плохое искусство тоже очень важно.
— То есть бывает плохое искусство? Это не синоним «не искусства»?
— Не синоним. Бывает плохое искусство: бывает плохая идея, бывает плохо нарисовано. В том числе и искусство прошлого. Но мы все боимся это сказать, мы же в музее.
— Мы боимся сказать, потому что нас сочтут незнающими.
— Вы абсолютно точно сейчас выразились. Я студентам говорю: конечный итог нашего курса – сказать: «Я знаю, что это. Мне это не нравится». Писатель Курт Воннегут сказал: «Если ученый восьмилетнему ребенку не может объяснить, чем занимается, он шарлатан». Я бы так сказала и про художника — если он не может нормальными словами сказать, что он сделал, значит, за его работой ничего нет.
— Поговорив с вами, мне захотелось научиться докапываться до сути картин, отыскивать и читать в них символы.
— Когда человек не входит в символический пласт, он обедняет себя. Мы же по природе своей умеем символически мыслить. Но свое поле надо расширять – любой символ изнашивается со временем, и сейчас мы живем бедно. Мы голодаем, но не знаем, почему нам голодно. Это как набивать желудок «дошираками», а потом увидеть что-то домашнее, с любовью приготовленное. Контент в сетях так устроен — ты вроде поел, сытый – аж бесит, но столовая скверная. Этот контент, бедный символически, насыщает — но исключительно на уровне «белки, жиры, углеводы». А символические вещи дают осмысление окружающего пространства – всё, с тобой весь город начинает говорить.
— И Омск тоже?
— Естественно! В Омске вообще можно все посмотреть. Даже Египет – его следы в сталинском ампире. Потому что ампир, который появляется в Западной Европе в 19 веке — это военизированный классицизм, обогащенный наполеоновским походом в Египет. Стелы – это оттуда. Когда у нас появляется ампир народа-победителя сначала после войны 1812 года, а потом в сталинское время, то на Ленинградской площади вы видите египетскую стелу. Когда мир символов открывается, весь город говорит, шумит с тобой. У меня было такое же ощущение, что иду, а меня картины за руки хватают: «Остановись! Смотри, видишь, вот маленькая деталь, но сколько в ней смысла».
Татьяна ПОПОВА